По утрам у крыжовника жар
и малина в серебряной шапочке
в пузырьках фиолетовый шар
на соломинке еле удержится

прилетает слепой соловей
белотелая мальва не движется
по садам поищи сыновей
оглянись и уже не наищешься

от щекотки безлиственной двор
близоруко рыдает и ёжится
у хозяек простой разговор
затерялись иголки и ножницы

отличи же попробуй врага
если слово увенчано веткою
где спорыш шевелил по ногам
и сирень отцвела малолеткою

если олово лужиц темней
и гордыня домашняя грешная
утешает своих сыновей
и скворешников шествие спешное.

У нас зима на поводу –
Но то и дело, год от года,
Избыток чар сулит погода,
С которой жертвенность в ладу.

Не потому ли каждый час
Всегда похож на круг незримый,
Где в лицах есть невыразимый
Призыв, смущающий подчас?

Всё глуше – улиц голоса,
С концертов – наигрыш вечерний,
И только снег, намечен в черни,
Подспудным светом занялся.

Чего за сумерками ждать?
Ограды в иглах – осторожны,
Прохлада – вкрадчиво-тревожна,
И невозможно угадать.

Всё выше – месяц над Москвой,
Кольчужной долькою расправлен,
В мерцанье призрачное вплавлен,
Плывёт, качаясь, по кривой.

Захлёстнут кольцами дорог,
Уже мерещится, пожалуй,
Предзимья символ небывалый –
С Архангелом единорог.

И только волосы твои
Сродни созвездию над нами,
Чьё навеваемое пламя
Теснит фонарные рои.

И только связь не разорвать,
Чей узел стянут нами снова –
И мы безумствовать готовы,
Чтоб образумиться опять.

О, прозреванья торжество!
Всё это – в речи, в обиходе.
Пора особая – в природе,
Сердец нелёгкое родство.

Не знаю, право, что сказать,
Когда нахлынуло былое, –
Но листьев невидаль опять
Меня задела за живое.

Они, осмысленно светлы,
В глуши, единственно возможной,
Смущают ветви и стволы
Своей решимостью тревожной.

И кто такое предпочтёт
Приюту ветреного края,
Тому и славу и почёт
Не преградят – я это знаю.

Тому и в мыслях нелегко
Ловить осмысленную робость,
Ему и птичье молоко –
Незаменимая подробность.

К нему предвестницами благ
Придут и вера и отвага –
И не покинет ни на шаг
Предусмотрительная тяга.

Он неспроста твердит впотьмах,
Что дар блаженный есть у слова –
Строку засчитывать за взмах
Крыла наития ночного.

И потому-то не до сна
Ни сердцу, ждущему такого,
Что может жертвенность одна
Открыть средь гомона мирского,

Ни беспокойному уму,
Который в силах лишь порою
Постичь незнамо почему
Существования устои.

Казалось степь меня поймёт –
всё этой ночью было близко
и приближались мы вразлёт
а оказались слишком низко

стояла рядышком вода
и понимали мы отныне
что не перечить иногда
полезно ласковой долине

шумел маслинами разбег
и останавливался просто
как будто близкий человек
стоял на дальнем перекрёстке

мы замечали – по краям
растут приветственные взмахи
удостоверившись что там
развеять могут наши страхи

табак по-прежнему родной
цветёт и помнит об отваге
и влагой полнятся ночной
и базилики и баклаги

тебя как некогда всё нет
хотя ты рядом и утешишь
но смятой пачкой сигарет
блеснёт молчание всё тех же

и так тогдашний крепок дух
и так покорны притязанья!
я балансирую за двух
на прочной тропке осязанья

мне всё равно хоть я во сне
собой попробую сказаться –
так разреши теперь и мне
нечастым гребнем причесаться

и забери меня как весть
из тех в попытке избавленья
стихи вбирающих как есть
не выбирая искупленья.

Оттого-то и дружба ясна,
Что молчание – встречи короче, –
Не напрасно взрастила весна
Петербургские белые ночи.

Сколько песен ни пел я во тьме,
Никого не винил поневоле, –
Я скажу предстоящей зиме:
"Поищи-ка прощения в поле,

Не тревожь ты меня, не брани,
Не забрасывай снегом кромешным,
А наследную чашу верни,
Напои расставанием грешным".

Никогда я душой не кривил –
А когда распознал бы кривинку,
Сколько раз бы всерьёз норовил
Извести себя, всем не в новинку.

Да и женщинам страсти черта
Никогда не даётся украдкой –
В уголке огорчённого рта
Залегает пригревшейся складкой.

Нет ни дня, ни минуты, ни сна,
Чтобы зову остыть круговому –
Оттого благодарен сполна
Я вниманию их роковому.

Ни за что мне теперь не помочь –
Но светлее, чем ночи бездонность,
Пропадает, не сгинувши прочь,
Несусветная наша бездомность.

И склонившись к кому-то на грудь,
Покидая поспешно столицу,
Я пойму вашу тайную суть,
Петербургские светлые лица.

Немало мне выпало ныне
Дождя, и огня, и недуга,
Смиренье – не чуждо гордыне,
Горенье – прости мне, подруга.

Дражайшее помощи просит,
Навесом шурша тополиным,
Прошедшее время уносит
Кружением неопалимым.

Внемли невесомому в мире,
Недолгому солнцу засмейся.
Безропотной радуйся шири,
Сощурься и просто согрейся.

Из нового ринемся круга,
Поверим забытым поэтам,
Прельстимся преддверием юга,
Хоть дело, конечно, не в этом.

Как будто и вправду крылаты
Посланцы невидимой сметы,
Где отсветы наспех примяты,
Отринуты напрочь приметы.

Как будто, подвластны причудам,
Невинным гордятся примером
Стремленья магнитного к рудам,
Служенья наивным химерам.

Где замкнутым шагом открытья
Уже не желают собраться,
Но жалуют даже событья –
А молодость жаждет остаться.

Скажи мне теперь, музыкантша,
Не трогая клавиш перстами, –
Ну что тебе чуть бы пораньше
Со мной поменяться местами?

Ну что тебе чуть поохрипнуть,
Мелодию петь отказаться,
Мелькнувшее лето окликнуть,
Без голоса вдруг оказаться?

Ну что тебе, тихий, как тополь,
Король скрипачей и прощений,
Разбрасывать редкую опаль
По нотам немых обольщений?

Ну что пощадить тебе стоит
Творимое Господом чудо,
Когда сотворённое стонет
И воды влечёт ниоткуда?

Ну что за колонны белеют –
Неведома, что ли, тоска им?
И мы, заполняя аллеи,
Ресницы свои опускаем.

А кто поклоняется ивам,
Смежает бесшумные веки?
Да это, внимая счастливым,
На редкость понятливы реки.

И племя младое нежданно
К наклонным сбегает ступеням –
И листья слетаются рано,
Пространным разбужены пеньем.

И хор нарастает и тонет
В безропотной глуби тумана,
И голубем розовым стонет,
И поздно залечивать раны.

И так, возникая, улыбка
Защитную ищет заминку,
Как ты отворяла калитку –
А это уже не в новинку.

Бывали и мы помоложе,
И мы запевали упрямо –
И щурили очи в прихожей
Для нас флорентийские дамы.

И мы нисходили на убыль,
Подобно героям Боккаччо, –
Так что же кусаю я губы
И попросту, кажется, плачу?

А ну-ка, скажи мне, Алеко, –
Неужто зима недалёко –
И в дебрях повального снега
Венчальный послышится клёкот?

И что же горит под ногами,
И разве беды не почуют,
Когда колдовскими кругами
Цыганское племя кочует?

О нет, не за нами погоня,
Нахлынет безлиственно слава –
Покуда она не догонит,
Земля под ладонью шершава.

Коль надобно, счёты откинем,
Доверимся этой товарке –
Покуда ведь только такими
Опавшие вспомнятся парки.

Томленьем надышимся ломким,
Уйдём к совершенствам астральным,
Октябрь не в обиду потомкам
Сезоном закрыв театральным,

Где свёрнуты без опасений
Над замками мавров и троллей
Затёртые краской осенней
Афиши последних гастролей.

Покуда полдень с фонарём
Бродил, подобно Диогену,
И туча с бычьим пузырём
Вздувала муторную вену,
Ещё надежда весь сыр-бор
Гулять на цыпочках водила, –
И угораздило забор
Торчать, как челюсть крокодила.

Осок хиосская резня
Мечей точила святотатство –
И августовская стерня
Клялась за жатву рассчитаться, –
И, в жажде слёз неумолим,
Уж кто-то стаскивал перчатку
От безобидности малин
До кукурузного початка.

И обновившийся Ислам
Нарушил грёз обожествленье, –
И разломилось пополам
Недужных зол осуществленье,
И гром постылый сбросил груз
И с плеч стряхнул труху печали,
Как будто краденый арбуз
В мешке холщёвом раскачали.

И чтобы к ужасу впритык
Хозяин сдуру нализался,
Змеиный молнии язык
С надменным шипом показался –
И по-младенчески легко
Кочуя в стае камышиной,
Кормилиц выпил молоко
Из запотевшего кувшина.

Покуда в мальве с бузиной
Низин азы недозубрили,
Покуда в музыке земной
Охочи очень до кадрили,
Как в школе, балуясь звонком,
Тщета внимания ослабла –
И, кувырок за кувырком,
Пошли шнырять за каплей капля.

И повеленья полутон
Над ходом времени обратным
Оставил нас с открытым ртом
И лопотанием невнятным, –
И в уверении крутом
Уже разверзлась ширь дневная –
А где-то в ливне золотом
Ещё купается Даная.

Средь этих крыш с оставшейся листвою,
Быть может, я чего-нибудь не скрою –
Хотя бы мыслей, связанных с тобою,
Покуда жив, сей белый свет любя, –
Но видит Бог – далёкий от смиренья,
Вкусивший от щедрот уединенья,
Зимы превозмогая наважденье,
Чуть слышно говорю я для тебя.

Теперь нас разлучила отдалённость,
Пред-искренность и неопределённость,
Тропы береговая убелённость,
Покуда процветает вороньё, –
И в граянье, над городом кружащем,
Плач по годам почую уходящим,
Где в слове длилось вещем и болящем
Внимание всегдашнее моё.

Морозной мглы мне чудится квадрига
За лесенкой искрящеюся Грига,
Земля одолевается, как книга,
Растения без возраста – в тиши,
А музыка – волшебной голубятней
Среди двора, – и чужд ей толк превратный,
И смысл её, как вздох тысячекратный,
Куда как дорог нынче для души.

Увидеть бы мне друга в эту пору,
Затеять бы о прошлом разговоры,
Исполненные честности укоры
Услышать бы, чтоб сердце отогреть, –
За стогнами над вставшею рекою
Пойдём бродить, растерянные двое,
И сумерки – нахохленной совою,
Крылом позёмки скрытою на треть.

Неужели сад принарядился
Меж дождей, забывчивых весьма?
Как бы он минувшим ни гордился,
Есть на свете новая зима.

Белый, белый, в кипени апреля,
Уплывая – гибнущий фрегат –
Начинал он плаванье отселе, –
Всё равно угадываю: сад!

И тогда вернутся за тобою
Из далёких странствий в облаках
Капитан с подзорною трубою
И матросы с трубками в руках.

Но куда мы с ними ни причалим,
Этот путь – не более, чем сон,
Надхожденьем стени опечален
И грядущим часто опалён.

Ничего, что родина далече –
Я и сам тянулся сгоряча,
Восхищенья спрашивая свечи
И чужбину грея у плеча.

И стучится в окна полуночник,
Заплутавший в тысяче имён,
Пробужденья чуя позвоночник
И сирени стоном затемнён.

Может, будет время притулиться
И услышу ваши голоса –
Скоро, скоро замершею птицей
Упадёт прощальная краса.

Причащён лесам своим и долам,
Где я жил и что я напевал? –
Ах, в июле отроком весёлым,
Смутен, строен, вишни целовал.