Со столба, из динамика, хриплый прерывающийся голос объявил, что через десять минут прибывает пассажирский поезд номер пятьдесят восемь, следующий из Чернигова до Москвы. Стоянка две минуты. Обвешанная корзинами, покрытыми марлей, пожилая пара семенила по перрону.
Николай знал эти новые немецкие спальные вагоны с тремя узкими полками на одной стороне и креслом на другой. Немолодая проводница, в истертом кителе и несвежих тренировочных штанах с пузырями на коленках, взяла билет, покрутила, видимо, проверяя таким способом, не фальшивый ли он, и, сняв очки, изрекла:
— Чаю нема. Ступай до крайней. Палыть неможно.
— Я не курю.
— И то дило. — Она вещала на суржике, уродливой смеси русского и украинского языков.
В купе двое сумерничали. Яркая брюнетка, поджав ногу, сидела на нижней полке у окна. Напротив, через столик, в кресле — мелкий, начавший лысеть мужичок лет тридцати пяти, в очках и пышных украинских усах. На столике — бутылка водки, шмат сала, огурцы, большие ломти паляницы и две вскрытые банки пепси.
«Вот она, родина гетмана Хмельницкого и Тараса Бульбы, нынешняя. Водка с пепси — бредятина какая-то. Куда идут славяне? Недаром говорят, появилось новое блюдо на Украине — сало в шоколаде», — подумал Николай. Надо было хоть пару часов поспать. Он буркнул: «Я за бельем», — и вышел в коридор. Завтра куча дел.
Когда Николай вернулся в купе, женщина уже спустила ногу. Над верхней губой ее блестели капельки пота.
— Сидайте к нам, — она приветливо улыбалась.
— Спасибо. У вас, наверное, деловой разговор, не буду мешать. Я могу постоять в коридоре, пока не соберетесь отдыхать, — вежливо намекнул Николай.
Он прикрыл за собой дверь. Свежий воздух холодил. Сквозь отражение закрытой двери купе мелькали в окне огни. «За каждым огнем — отношения, разочарования, надежды… Любовь земная, а может, и неземная… А ведь женятся… А где-то тройняшка родилась… А где-то курица золотое яйцо снесла… Жизнь…»
Подошла проводница и сунула ему влажный серый конверт с бельем.
— Уважаемая, может, есть свободное местечко в другом купе? А то тут молодежь спать не собирается. Я заплачу… Они небось и поехали, чтоб вдвоем побыть, а тут третий, всю малину портит.
— Спы, где ложат. Пустых мисц нема! — Проводница сняла очки и сурово посмотрела на пассажира.
Он посмотрел на часы. Прошло всего двадцать минут. «Судя по всему, в купе лирикой не пахнет. Хотя кто знает, говорят, что импотентов среди лысых в процентном соотношении меньше, а сексуально активных больше».
В коридоре никого не было. Николай приложил ухо к двери. Слышны были спокойные голоса. «Эти будут всю ночь разговаривать. А мне на работу. Надо бы их уложить спать, а самому лечь на среднюю полку». Николай решительно отодвинул дверь.
— Вы из Москвы? — встретила его вопросом брюнетка.
— Точно, чистый москаль!
— Мы тут за профессии балакаем. Вы кто будете? Вот я — замдиректора областной филармонии, а Петро́ — журналист.
— Я бы не хотел обсуждать свою профессию, — Николай достал сумку.
— Это что, тайна? — Она с улыбкой протянула руку. — Ирина.
— Николай. Просто профессия несколько специфичная и дюже, я бы сказал, нерадостная. Давайте о чем-нибудь более интересном.
Он любил такие ситуации.
Из сумки Николай вынул пакет с домашними пирожками, которые он купил у какой-то тетки на привокзальной площади пока ждал поезда, баночку с хреном и несколько помидоров. «Что делать, всякая постановка требует затрат».
— Давайте по пять капель, за знакомство, — вальяжно предложил журналист.
— Я тружусь, если так можно сказать, в социальной сфере. — Николай с придыханием открыл под столом баночку с хреном… — Я директор… кооперативного кладбища.
— Как это?! — у женщины вытянулось лицо.
— Полагаю, мои милые сокупейники осведомлены, что в отечестве Александра Сергеевича и на родине Тараса Григорьевича (1) православных принято хоронить на кладбищах. — Николай медленно выбрал самый толстый ломоть сала, положил его на хлеб, выдавил червячок хрена и протянул со значением журналисту. — У нас не принято распространяться о тонкостях профессии. Но мы вряд ли когда-либо свидимся, и, надеюсь, у вас не будет повода искать со мной встреч, и потому сделаю исключение. — Николай улыбнулся и картинно вздохнул. — По православным канонам, а хороним мы исключительно православных, покойника увозить с кладбища нельзя.
— Естественно! — уверенно восклицает журналист.
— А почему? В ворота кладбищенские покойника вносят вперед ногами, а как выносить: головой или ногами? Вопрос!.. Привезли клиента, а на него нет документов, то есть официального свидетельства, извините, не ко сну будет сказано, с указанием причины… Куда, позвольте, девать православного?.. Опять вопрос! — Николай подмигнул журналисту. — Но надо все по-людски. Все-таки последний путь… Вот мы и хороним так рано ушедших без ксивы (2).
— И это ваш бизнес? — Журналист делает попытку достойно выглядеть в разговоре.
— Еще по пять капель, не чокаясь. — Николай деловито проверил закрыта ли дверь в купе. — Вы меня развели, как лоха-первогодка… Нет, уважаемые, это только «прикрыша», так сказать, посильная помощь остающимся и уважение ушедшим. — Николай опять подмигнул журналисту. — Бизнес, когда клиента привезли, а он еще не в курсе, будут его хоронить или только попросят о каком-нибудь одолжении.
— В каком смысле? — Ирина смотрела на нового пассажира не мигая.
— Давайте погутарим теперь за украинского классика Мыко́лы Лы́сенко (3) и его незабвенную «Наталку-Полтавку». — Николай деликатно взял самый маленький ломтик сала и отломил маленький кусочек хлеба.
Все разом замолчали. Через четверть часа в купе было тихо.
Николай лежал на средней полке с открытыми глазами. Сон не шел.
Только под самое утро Николай отключился. Когда открыл глаза, спутники одетыми стояли в коридоре. Николай задвинул дверь и быстро оделся.
В купе постучали. Вошла Ирина.
— Моя сестра преподает вокал в Гнесинском училище. Я всегда приезжаю на выпускной концерт. Хотите пойти? Не пожалеете. — Она улыбалась. — Будут романсы, русские народные песни из репертуара Лемешева (4). Помните такого замечательного оперного тенора? Он еще в кинофильме «Музыкальная история» снимался, вместе с Эрастом Гариным (5) и Зоей Фёдоровой (6).
— Помню, — Николай улыбнулся. В попутчице было что-то призывное. — В мое время было несколько певцов на эстраде. Их знала вся страна. Каждый, — Николай поднял указательный палец, — был настоящий вокалист: Виноградов, Абрамов, Бунчиков, Нечаев… Их нельзя было спутать: свой тембр, своя манера. На радио выступал изумительный мягкий тенор Хромченко, а неаполитанские канцоны (7) исполнял Михаил Александрович. Он долгое время пел а капелла (8) в московской синагоге. Видимо, это определило его ровную манеру пения. Александрович имел большой успех, но мне казалось, что репертуар был не для него. Для неаполитанской песни нужна экзальтация, краски, специфический надрыв… А когда концерт давал Лемешев, это событие было. Его искренность так была нужна загнанному народу!
Николай изучающе посмотрел на Ирину. Она улыбнулась. Предчувствие подсказывало ему, что эта встреча будет иметь продолжение.
— Если приглашение остается в силе, согласен… Современная попса — это не мое. Хотите, я вас довезу, у меня машина на стоянке.
— Спасибо, здесь идти пешком полчаса. Люблю ранним утром пройтись через Бородинский мост, Смоленку, Арбат… Сумка у меня не тяжелая… — Ирина улыбнулась, слегка прищурив глаза. — История с кладбищем — это розыгрыш? Вы просто хотели нас уложить спать… Угадала?
— …Ну а царицей песни-спектакля всегда была и будет Клавдия Ивановна (9), — помолчав, продолжил Николай, не ответив Ирине. — Рядом можно, пожалуй, только Пугачеву поставить, и то, когда она достойный материал поет. А у Шульженко никогда проходного материала не было. По уровню вокального таланта, художественному вкусу и культуре пения бесспорный король советской эстрады — Муслим Магомаев. — Николай входил в раж. — Я бы даже так сказал: Муслим принес на эстраду классику вокала. Мне кажется, что при всей его невероятной популярности он по-настоящему в нашей культуре недооценен. А ведь Муслим не меньшее явление, чем Марио Ланца (10). Просто из-за большевистских барьеров он не стал мировой звездой… Магомаев поет нашу оперу и фольклор, как русский, неаполитанские песни — как итальянец, немецкую классику — как певец, окончивший Венскую консерваторию, а английские песни — как выросший на берегу Темзы. Это уникум, музыкальный лингвист с потрясающей красоты баритоном! Мегазвезда!
— Вы, наверное, эксперт по современной мировой эстраде. — Ирина покачала головой.
Поезд медленно двигался вдоль платформы.
— Я даже уверен, что он на голову выше Хампердинка… Были и есть прекрасные исполнители среди драматических актеров, но они на эстраде не толкаются. Может, только Марк Бернес (11), но ему жить власть не давала. А некоторые сами не захотели. Ну, скажем, Олег Анофриев (12) — и вокалист, и мастер декламации, а на эстраду не пошел.
— Какой вы, однако! Анофриев не пошел на эстраду по творческим соображениям. И вообще, так нельзя говорить. Меняется время, эстетика, но в целом, конечно, все идет по пути вытеснения мелодии ритмом… И сильного, в основной массе, упрощения текста. — Женщина серьезно посмотрела на Николая. — Похоже, вы совсем недавно сменили профессию.
— Время всегда другое! Звезда должна быть одна, ну, максимум, три. А их пекут как блины. Это бред! Ширпотреба слишком много. Сейчас можно не учиться в консерватории, а промямлить что-нибудь сексуальным полушепотом или бедро выше допустимого показать — и звезда.
— Какой нетерпимый! Народу всегда хотелось зрелищ и хлеба…
Поезд остановился. Николай подхватил чемодан Ирины, а когда вышли из здания вокзала, осторожно поставил его на землю:
— Ну, до встречи. Почитаю про Гнесинское училище, чтобы выглядеть на концерте прилично. Основатели вашей альма-матер — Елена, Евгения и Мария, законнорожденные дочери Фабиана Гнесина (13). Не ошибся?
— Верно-верно! Я обязательно остальное проверю, — ответила Ирина и игриво помахала рукой.
Концерт был чудесный. В антракте они вышли на улицу. Николай взял Ирину под руку.
— Ребята знают, о чем поют, и школа чувствуется. А полная блондинка — супер! В трех регистрах как дома, такое крещендо (14) ныне в диковину… А квартет ребят с лемешевской «У ворот-ворот» — просто нет слов. Голосоведение (15) безупречное. Извините, не мне вам, профессионалу, говорить, но по количеству спетых русских народных песен Лемешев чемпион. Вокалом нельзя заниматься непрофессионально.
— Бывают же самородки, — Ирина, высвободившись было, уже сама взяла его под руку. — Возьмите хотя бы несравненного Вадима Козина (16).
— Все равно им потом специальными упражнениями голос ставят… Вы думаете, я так о вокале говорю, чтобы произвести впечатление? У меня пять тысяч дисков, можно сказать, антология мирового вокала. Хотя есть много симфонической и инструментальной музыки.
— Сначала бы не поверила… после «кладбища», — Ирина хитро улыбнулась.
— Смешно сказать, много лет назад со своей почти невестой поругался из-за Лемешева, — сказал Николай задумчиво. — Надо же!.. Вы меня в далекую юность возвращаете…
— Это как?
— Мы поспорили, кто лучше фольклор поет, Лемешев или Козловский (17). Я уверен, лучше Сергея Яковлевича никто не исполнял, да и сейчас не исполняет русские народные песни. Козловский пел украинские песни, но он всегда «себя» пел.
— А Обухова (18), Шаляпин, Русланова (19)?
— Я про теноров говорю!
— Ну, тогда ваш тезка Гедда (20)? — Ирина сощурилась и покачала головой.
— У него русские корни, и вокалист он безупречный, особенно в камерном репертуаре. Но наши песни он пел по нотам, а Лемешев все проживал. Атлантов, безусловно, по тембру, чистоте и силе голоса превосходит Лемешева, но личную драму Ленского так искренне голосом мог передать только Сергей Яковлевич.
— Соглашусь. А вообще, кто ваши любимые оперные певцы?
— Из басов — Борис Христов (21), из теноров — Франко Корелли (22). Трудно сказать однозначно. А, вообще, если в спортивной терминологии: золото — Карузо, серебро — Корелли, бронза — Ланца. Хотя некоторые считают, что серебро делят Корелли и дель Монако. Сейчас уже нет тех, кто слышал вживую Карузо (23). А ведь когда пел Карузо, говорят, женщины падали в обморок. В целом это зависит от репертуара. Никто никогда не споет юродивого, как Козловский. Вообще, русская опера — это особое явление.
— Вас прямо на телеэкран, — Ирина усмехнулась. — Тогда женщины очень нервические были…
— Напрасно вы так! Я не квасной патриот! Но считаю, что по самобытности русская опера не имеет равных. Возьмите «Князя Игоря» или хотя бы «Китеж (24)», — Николай стал говорить спокойнее.
— Ну почему, а «Кармен (25)»? — Ирина смотрела на собеседника с удивлением.
— Это единичное явление… Когда мне плохо, я ставлю четвертый акт «Бориса Годунова» с Христовым. Это вершина оперы не только русской, а вообще оперы как вида искусства. В сцене смерти Годунова, если говорить пафосно, три гения сошлись. Пушкин — Мусоргский — Христов. По-моему, в опере троицы такого уровня, чтобы одновременно, больше не было. — Николай посмотрел на женщину испытующе и продолжил. — А разве в западной опере есть аналоги «Садко» или «Снегурочка (26)»? А такая глыбища, как «Хованщина» (27)…
— Это уж точно. У них, в Европе, даже буквы «ща» нет, — пошутила женщина. — Вы, я вижу, серьезный слушатель, нетрадиционный.
— Если имеете в виду сексуальную ориентацию, здесь у меня все нормально.
— Не надо ерничать! Употребила этот термин только по отношению к слову «слушатель».
— Почему у нас, где есть такие титаны, как Мусоргский, Чайковский, Рахманинов и еще десятка два гениев с мировыми именами, слушают только англоязычную попсу. В какой стране была «Могучая кучка», такой титан, как Стасов (28)?
— В рок- и поп-музыке, бесспорно, больше простоты и искренности. Что бы там ни говорили, классика по самой природе и истокам элитарна. А людям нужна повседневная музыка, чтобы чувствовать себя в ней свободно, как дома… Вы, наверное, были бы достойным директором в институте благородных девиц, — Ирина громко засмеялась. — А я живая, современная, хоть и не очень юная.
— Напрасно вы так. Я нормальный мужик!
— Ну и слава богу, а то я испугалась, что меня начнут десяти заповедям обучать, а не тащить в постель… Прошу только не рассматривать эти слова как призыв к действию. Просто ненавижу мужиков-моралистов.
— По части нравственности, сознаюсь, я сильно уступаю супругу Анны Карениной.
— Надеюсь, не настолько, чтобы мне пришлось сожалеть, что я пригласила вас на концерт?
— Постараюсь до поры до времени скрывать свои аморальные наклонности.
— Так вы, оказывается, еще и опасный лицедей!
— Вы мне льстите… А по части ширпотреба в искусстве — не могу уразуметь: почему техника усложняется, а искусство упрощается?
— Не соглашусь. Во все времена было лубочное искусство — для простолюдинов и элитарное — для образованной публики.
— Не убедительно!
— Сдался… директор кладбища. Мы тоже не лыком шиты… оказывается.
Николай многозначительно улыбнулся и промолчал. Ему так захотелось в самом деле сдаться этой женщине. «С ней так легко, и в словесной перепалке на равных…
В облегающем черном костюме Ирина была обольстительна. После концерта она подвела Николая к своей сестре. Он галантно поклонился и произнес необходимые слова. Ирина что-то шепнула сестре на ухо.
Москва устала за день. Асфальт был теплый и мягкий.
— Позвольте в благодарность за прекрасный концерт пригласить вас на десерт, здесь неподалеку есть кафе, оно допоздна работает, — сказал Николай.
— Пойдемте лучше к моей сестре на чай. Она живет рядом, в Староконюшенном переулке.
— Неудобно, уже поздно.
— У артистов все удобно, это обычное дело. — Ирина оперлась на его руку. — Люблю крепких мужчин… Сестра пригласила нас.
— Хотя вы пытались «балакать», выговор-то у вас москальский, — Николай цокнул языком.
— Какой наблюдательный! Что значит, слух музыкальный. Я никогда не делаю мужчинам комплименты, но здесь вынуждена нарушить принцип. — Ирина засмеялась. — Да, я родилась в Москве, в квартире, куда мы идем. Окончила Гнесинку, прошла по конкурсу в Московский театр оперетты. Два сезона проработала. Но на гастролях простудилась и потеряла голос. Год восстанавливалась, но… — Ирина цокнула языком, — была в полной прострации… Чему вы улыбаетесь? — Она недоуменно посмотрела на Николая.
— Языком цокаете, мама меня всегда ругала за эту привычку.
— А меня сестра донимала… Так вот, познакомилась я с одним офицером и уехала с ним в Чернигов. Стал понемногу восстанавливаться голос, взяли в областную филармонию. А тут муж получил назначение на Дальний Восток. Я подумала, что между сопок будет конец всему. Мы разбежались. В Чернигове и осталась… У нас вся семья музыкальная. Было стыдно к своим возвращаться. Тогда родители еще живы были. Сестра нашла в Киеве специалиста, но увы. Его диагноз был окончательный. Не хочу вспоминать. Пережила все одна. — Она посмотрела на Николая. — Вы ведь тоже не женаты?
— Почему вы так решили?
— Разве я ошиблась? Я могу многое по картам рассказать… Когда стало ясно, что со сценой покончено, мысли всякие были, — могу признаться, даже и небогоугодные… К гадалке ходила… Научилась и сама гадать. Второй и последний раз приглашаю на чай.
— Ну кто может отказать такой красивой женщине?!
— Не надо уличных комплиментов! Просто увидела, что вы такой же неустроенный и одинокий человек… А журналист, что с нами в купе ехал, у меня год назад интервью брал. Скажу по секрету: мне не нравятся журналисты, да и вообще молодые мужчины.
— Значит, еще не все потеряно для меня. А почему красивой женщине нельзя сказать, что она хороша?
— Когда люди только пытаются познакомиться, комплименты звучат нарочито.
— Согласен. Я даже разовью эту мысль.
— Ну что ж, готова послушать.
— Если поэт в стихах объясняется в любви всем женщинам, значит, он уже импотент. Проверить ведь нельзя.
— Не поняла. Я девушка простая и манеры у меня... – она цокнула языком, — нынче провинциальные.
— Во-первых, любить можно только конкретно. Пушкин или Есенин всегда обращались со словами любви к определенной даме. А во-вторых, почему мужики со снисхождением относятся к прекрасной половине человечества? Принесут по обязаловке к Восьмому марта букетик мимозы… А разве нельзя дарить цветы первого апреля или двадцать девятого февраля? Когда душа захочет.
— Ну, философ-холостяк, идем чай пить?..
На лестнице пахло кошками. Лифт не работал. Поднялись на четвертый этаж. Ирина достала ключи. На обшарпанной двери — потускневшая медная табличка «Проф. А. Н. Богородский». Это была старая московская квартира, в которой жили люди искусства. На стенах сплошь фотографии.
— Вы, наверное, в отместку за мое «кладбище» гадалкой представились? — Николай нагнулся, чтобы снять обувь.
— Не нужно. Этот дом демократический… А я не имею обыкновения «пудрить мозги». Доказать?
— Только сначала, для убедительности, о нынешнем, а потом прогноз на ближайшие годы!
Николай прошел в гостиную. Посреди нее стоял настоящий концертный рояль. Он нежно провел рукой по крышке.
— «Bechstein»… Инструмент!
Ирина глазами показала на стул, достала из комода карты, села напротив и внимательно посмотрела на Николая.
— Ну что ж… Ставим на пикового короля. Уверенный, скрытный, взрослый… Так! — Она разложила карты. — Восьмерка червей. Вы вложили во взаимоотношения с дамой червей, очень нежной и чувствительной, много сил. Но сожалеете, что отношения зашли так далеко, — Ирина постучала ногтем по карте.
— Ну хорошо, а что впереди? — Николай, не мигая, смотрел на карты.
— Оставляем пикового короля. — Ирина перетасовала колоду и искоса посмотрела на Николая. — Вас ожидает сложный период раздумий, и вы примите решение, чем успокоитесь, но не надолго, страдать будете… Одиночество вас мучает…
— Это для любого и в любой ситуации подходит. Всегда есть проблемы и их решение. Иначе бы жизни не было, — Николай цокнул языком, покачал головой.
— Ну, тогда давайте чай пить! — Ирина встала и убрала карты.
— Простите за назидательный тон, но есть такое понятие — «вероятность». В обиходе этим пудрят мозги простому люду. Ну, скажем, выступает профессор-синоптик и вещает, что с вероятностью восемьдесят процентов дождя не будет. Бабуся не взяла зонтик — и промокла. И какое дело восьмидесятилетней бабусе до вероятности в восемьдесят процентов?! Штука в том, что, по отношению к единичному, неповторяющемуся событию, вероятностная оценка — это чушь собачья. Всегда можно сказать, что «попал» в двадцать процентов.
— Это очень напряженно для моих гуманитарных мозгов. Не надо процентами пугать простую женщину.
— Простите. Объясню на примере. У меня в юности был приятель, большой педагог по женской части. Его отец-генерал не поощрял педагогические опыты сына. А мать считала, что сыну надо перебеситься, и дала ему ключ, который оставила ей подруга, чтобы в квартире поливать цветы. Приятель решил подготовиться к встрече своей пассии заранее, но ключ не подошел. Мать позвонила подруге и узнала, что та дала копию, которую заказала в мастерской рядом с домом. Друг только сдал экзамен по теории вероятности и, облеченный знанием, подошел к делу так: если при изготовлении копии с оригинала была допущена ошибка, то существует вероятность, что при изготовлении нескольких копий с «плохой» копии может быть сделана ошибка в другую сторону. Пятая копия подошла. Вот это и есть «вероятность» в действии.
— Все равно не поняла… Жизнь покажет, врут карты или нет. Только не забудьте про мое гадание…
— Не забуду. А мне как до вас правду донести?
— Захочется — сможется, люди говорят. — Ирина рассмеялась.
Про себя Николай подумал, что Ирина — тонкий психолог и с ней надо быть поосторожнее.
Она по-хозяйски накрывала на стол.
— Расскажите о себе. — Ирина положила ему в розетку варенье. — Вы как к сладкому относитесь? Я ужасная сластена.
— Я обычный человек, полуинтеллигент с выраженными нахальными наклонностями… Люблю варенье в чай класть. Мама говорила, что это «компот».
— Удивительно, я тоже люблю такой «компот». — Ирина кокетливо покачала головой.
Николаю вдруг так захотелось рассказать ей все. Он посмотрел на часы.
— Оставайтесь. — Ирина перехватила его взгляд. — Я не буду претендовать на вашу неюную мужскую честь… Хотите, на настоящем граммофоне поставлю Карузо?
— С удовольствием… Время ушло, техника вокала и воспроизведения другая. Карузо — гений бельканто, но он пел как, а сейчас надо и что, и как. В те годы первым что был Шаляпин. С Карузо закончилась, по сути, эра чистого бельканто. Ведь настоящее бельканто могло быть только у кастратов.
— Пожалуй, это и я знаю. — Ирина громко засмеялась.
— Неужто и с такими приходилось встречаться?
— А это уже бестактность, даже для полуинтеллигента.
— Извините, я в словесной перепалке иногда не соблюдаю меру. Больше не повторится… — Николай покраснел. — А Энрике Карузо был полноценный мужчина — именно как мужчина, имевший успех у женщин. Судя по воспоминаниям современников и соперников, тому есть подтверждения. Не мне говорить профессионалу, что бельканто, прежде всего, — чистое воспроизведение каждой ноты: подражание инструменту, а не, как пишут в современных энциклопедиях, «красивое, легкое пение». Это следствие, а не определение. Поэтому венско-немецкая школа ближе к бельканто, чем итальянская с ее красотами. Достаточно назвать такого вокалиста, как Фишер-Дискау (29).
— Соглашусь. Дитрих Фишер-Дискау — мастер камерного пения, в опере был менее успешен. Ну, а среди оперных сопрано кто соответствует вашему критерию что и как?
— Среди драматических сопрано — Мария Каллас (30), среди колоратурных — Джоан Сазерленд (31), — Николай ответил не задумываясь… — Хотя великий Караян (32) считал, что первое сопрано XX века-Рената Тебальди (33). Я где-то читал, что, поскольку Каллас и Тебальди пели в одно время, Италия делилась на «каллаистов» и «тебальдистов».
— Кабы не собственные уши, никогда бы не поверила, что директора кладбищ такие знатоки вокала. Ну а насчет мнения, хоть и великого дирижера Герберта фон Караяна, то сколько специалистов, столько и мнений.
— Согласен. Но о технике вокала все-таки можно судить.
— Ну что ж… И кто сегодня виртуоз, ну, скажем, в меццо-сопрано?
— Бесспорно, Чечилия Бартоли (34). У неё меццо на две с половиной октавы, ее колоратуры (35) и фиоритуры (36) сегодня никто не повторит. Но голосу не хватает мощи, а воспроизведение безупречное… Настоящее бельканто. Чечилия родилась в семье оперных певцов и уже ребенком стала выступать, поэтому ее вокальная техника сразу сложилась, а вот эмоций не хватает.
— Прямо профессиональное объяснение! Эмоциональность — это свойство темперамента, а не восприятия… Сейчас начнете меня запугивать знаниями из истории возникновения оперы и оперетты.
— Легко… Настоящая опера в Италии началась со Скарлатти (37), а в Германии — с Генделя (38). Тогда и стала популярна кастрация как способ сохранения чистоты звука. А оперетта выросла во Франции из «Опера комик», отцом ее считают Жака Оффенбаха (39).
— Ну что, в ход пошла вторая завлекалочка. Сколько их у вас?
— Пока не сдадитесь.
— Я уже готова. Самой раздеваться или проверить вас как театрального костюмера?
— Каждый пусть делает что умеет… И вообще, приходит время синтетических вокалистов. — Николай уже не мог остановиться.
— Что за новость? Я начинаю бояться вас.
— Певцы не писатели и не художники. Как их оценивать? Раньше пели без микрофонов и, тем более, не под «фанеру» (40)… А сейчас звукорежиссеры из бездарности могут сделать Доминго (41). Я однажды услышал, как в отеле распевается раскрученная звезда, так у нее просто слуха музыкального нет…
— У вас такое выражение лица — дай автомат Калашникова, половину эстрадных звезд перестреляете…
— И это для искусства было бы полезно. Почему Марио Ланца и Муслим Магомаев не отдали себя опере, хотя могли блистать на лучших оперных сценах?.. Им нужен был простор, десятки тысяч открытых сердец. Вот они и пели все, от оперных арий до песен и романсов. Они гениальные исполнители, которые абсолютно соответствовали критерию что и как в любом репертуаре. Кстати, и не пели все подряд. Муслим отказался от предложения Лиозновой за кадром петь в «Семнадцати мгновениях».
— Третья завлекалочка… Нестандартное объяснение! Прямо музыковед… «Синтетический»… Был бы жив мой отец, заставил бы вас жениться на мне. Он считал, что в музыкальной семье один должен быть исполнителем, а другой теоретиком.
— Неплохая мысль. Вот я с этим прицелом и хочу произвести впечатление.
— Куда уж больше… Мне жутко одной остаться на ночь в доме. Вдруг придут два искусствоведа в штатском и попросят назвать синтетических певцов… А я «в негляже». Стыд и позор! Закончила Гнесинку, а современных тенденций в вокале не знает. Придется как-то отрабатывать свою некомпетентность.
— Я готов по первому призыву проявить свои нахальные наклонности.
— Ну, не так сразу… Мой бывший ухажер, психолог, говорил, что проигравший женщине мужчина становится опасным. Чисто в целях самообороны даю вам шанс: как называются высокое и низкое меццо-сопрано? Это будет уже моя завлекалочка-проверка.
Николай широко заулыбался и развел руками:
— И только-то… Колоратурное и драматическое. А еще ниже — это уже контральто (42).
— Всё, признаю и сдаюсь на милость победителя. — Ирина сложила руки на груди и, закрыв глаза, театрально поклонилась.
— Надо оставаться. Нельзя же бросать ближнего в беде.
— Точнее, ближнюю. Принесу полотенце и зубную щетку. Мы, артисты, сумасшедшие, но в жизни чаще искренние… А вдруг вы ночью действительно начнете проверять мою компетентность…
— Не буду, обещаю. — Николай усмехнулся.
— А вдруг я не буду возражать?! — Они дружно, в одной тональности, засмеялись. — А у вас действительно есть слух.
Наутро они были на «ты».
— Сколько дней пробудешь в Москве? — спросил Николай, когда она появилась в ярком кимоно.
— Я в отпуске, пару недель. Давно не была в Третьяковке, Пушкинском. Надо подкупить кое-чего из шмоток. Хочется выглядеть. Вон какие мужики еще обращают внимание, — она громко, по-театральному, засмеялась.
— Можем вместе в Пушкинский сходить. Я когда-то был знаком с одним искусствоведом или, точнее, искусствоведшей и даже готовился к встречам, почитывал книжки по живописи, — усмехнулся Николай. — Наверное, и сейчас кое-что вспомню.
Они встречались через день, чередуя ночевки у него и у нее. Как-то утром, наливая ему чай, Ирина сказала:
— Я за партнерские отношения. А то и в самом деле, позовешь меня замуж, а я не хочу лишаться свободы.
— Если честно, не знаю, за какие я отношения. Точно знаю, что не за современные.
Больше всего его поражало, что она часто говорила о том, о чем он думал. А в постели предчувствовала его поползновения на нестандартность. «Что это? Проявление творческой личности, технологическая оснащенность опытного партнера или гармония двух одиноких людей, обретших друг друга?»
В пятницу Николай повез Ирину к себе домой.
— Давай куда-нибудь махнем на субботу-воскресенье, — сказал он, когда садились в машину.
— Не хочу. Находилась, аж ноги гудят.
Всю субботу Николай демонстрировал свои кухонные таланты. Он приготовил трехслойный омлет по собственному рецепту, с обжаренным луком, помидорами, сельдереем и сыром.
— Ты настоящий холостяк, — Ирина ела шумно и с удовольствием, запивая белым вином. — Так готовят только принципиальные холостяки.
— А какие макароны по-флотски я могу! Попробуешь и останешься навек.
— На это не рассчитывай. Лучше с голоду умру, чем свободу потеряю. Из тебя путного мужа все равно не получится. Больно велик холостяцкий стаж. Это уже диагноз. Ты так заученно все рассказываешь — и про макароны, и про вокал, будто это не премьера, а спектакль, который уже давно на сцене идет, и зрителей все меньше остается. Не обижайся, но я много чего видела и пережила. Не надо гнать велосипед.
— А я никуда не гоню… А про макароны тебе первой рассказываю… Мне тоже не семнадцать и даже не сорок пять.
— Не обижайся… Мы, артисты, народ чуткий и ранимый, но игру от жизни отличаем.
Воскресенье было дождливое. Обоим не хотелось вылезать из постели.
Николаю думалось: «а может, это и есть та пристань, от которой не надо отчаливать? Не было ни одного аргумента против того, чтобы здесь бросить якорь…»
Он подсунул руку под затылок Ирине и властно положил ее голову себе на грудь.
— У тебя сердце стучит, как молот по наковальне, — сказала Ирина. — О чем ты думаешь?
— Сразу обо всем… А если честно, о будущем… Я давно об этом так серьезно не думал.
От Ирины пахло уютом и спокойствием. Только к обеду, уставшие и проголодавшиеся, они выбрались из постели.
— Не скажешь, что давно не юноша. Этакий бойкий петушок, — Ирина надела кимоно, которое возила всегда с собой.
— Хочешь совет? Никогда про петушка не говори. По-блатному «на петушка» — это значит насильственно сделать пассивным педерастом.
— Откуда у тебя, бывшего ученого и инженера, такие познания? Или ты свою биографию для меня придумал?
— Давно живу, моя дорогая. Отроком я в кармане «перышко» щупал… Тогда половина мальчишек в приблатненных ходила. А если убрать эту фразеологию, расскажу анекдот на «куриную» тему. Знаешь, что такое «перо»?
— Знаю, это финка.
— Вишь, какая обученная. Феню вместе с нотной грамотой в Гнесинке преподают?
— Я еще не то знаю.
— Не будем ссориться. Слушай лучше анекдот.
— Надеюсь, приличный?
— Вполне. О чем думает петух, когда гонится за несушкой? «Не догоню — так согреюсь!» А о чем соображает курица? «Не слишком ли быстро я бегу?» — Николай поцеловал Ирину в волосы.
— Пошлый анекдот… Я никогда не встречалась с мужчинами по физиологической потребности.
— Хорошо, если эта привычка сохранилась до наших дней! Мне тоже всегда нужны были отношения… Хотя потом неизбежны проблемы…
— Надо знать, с кем встречаться, — Ирина постучала ногтем по столу.
— Вот мы и встречаемся!.. Одеваемся по-быстрому и бегом на рюмку с отбивной в приличное заведение. А потом в Пушкинский. Как говорила моя матушка, в «Музей изящных искусств на Волхонке» (43). Я буду демонстрировать свою несокрушимую художественную эрудицию. Это посильнее моей холостяцкой стряпни будет. Может, расслабишься и посмотришь на полу-евнуха другими глазами…
— Не надо так прямолинейно кокетничать! Что не евнух, пожалуй, соглашусь, но замуж за такого… профессионального холостяка все равно не пойду.
В зале барбизонцев Николай взял Ирину за локоть и подвел к стене, на которой висели картины Коро.
— Я и без рукоприкладства сообразила, что барбизонцы — это твое.
— Да. А почему, сам не пойму. А вдруг сбегнешь, а я только привыкать стал, про макароны песни пою.
— Не бойся, я предупрежу, когда лыжи навострю. Здесь персонажи — состояние природы. А ты одиночество свое лелеешь и сентиментальность скрываешь.
— Женщина — социальный философ, это опасно! — Николай ухватил пальцами Ирину за шею и с силой притянул к себе.
— Ничего не опасно. А сломать шею можешь. Просто жизнь коротка. Понимаешь это, когда с достойным встречаешься.
— Это я-то достойный?
— Не бойся, я не претендую на тебя.
— Все равно спасибо! Мне никто так не говорил. В чувствах признавались. А вот в достойных не числился… Но я и не кот помоечный!
— А ты самоуверенный! Я пошутила… Мужиков достойных днем с огнем нынче не сыщешь. Они хотят такими казаться, пока в койку не затащат. Ты тоже аналитиком-прагматиком представляешься, а когда о музыке говоришь, посмотрел бы на себя… Не будем ссориться — рановато. Я еще не привыкла к тебе… — Ирина помолчала и продолжила. — Меня оторопь берет. Мне с тобой хорошо во всех отношениях… А кто ты: актер по жизни или всамделишный? Не хочу ошибиться… Лучше так — поматросили, поблагодарили друг друга, извинились за беспокойство, если что… Пусть лучше воспоминания хорошие, чем мордой об асфальт.
— Я и сам понять не могу…
— Ну, вот и договорились. Пока крутим-крутим, а жизнь вырулит. Я не хочу строить планы. И тем более, участвовать в конкурсе… — Ирина исподлобья посмотрела на Николая.
В воскресенье они ночевали на Староконюшенном.
…Две недели пролетели. Ирина уехала домой. Прощаясь, они делали вид, что все нормально. Флирт окончен, можно поблагодарить друг друга за маленький спектакль, который они отменно сыграли.
Прошел год. Последнюю неделю он плохо спал, не хотелось ходить на работу. В шесть утра он позвонил дежурному и сказал, чтобы пару дней его не беспокоили и что машина ему будет не нужна. Вызвал такси, оделся по-походному и поехал на Киевский вокзал. Он купил оба места в купе спального вагона. До отхода скорого поезда на Чернигов оставалось два часа. Николай прогуливался по набережной.
На прогулку вдоль Москвы-реки стояла вдоль парапета длинная очередь парочек разных возрастов и мест обитания. У мужчины на плечах сидела малышка с белокурыми кудряшками. Она уцепилась за уши отца и с любопытством вертела мордашкой. Рядом стоял мальчик лет восьми, он степенно держал маму за руку. Николаю так захотелось подержать на руках эту кудрявую куклу. Мучала жажда.
Всю дорогу под стук колес он дремал.
Сидевшая на входе в филармонию бабуля, в телогрейке, в высоких шерстяных носках и галошах, с прищуром посмотрела на незнакомца:
— Ирина Анатольевна Богородская не работает уже год как. В Москву уехала. Сказала, что у нее, мол, сестра хворает. А я так думаю: в Москве хахль объявился. Ирина Анатольевна женщина видная, незамижня. А ты случаем не тот ли хахль? Беги, пан, пока другий не перехватил. Она хозяйка, а спивает як! Тут один всё квиты носыв, но корня в ём, видать, не було… А ты поспешай, козак…
Он вернулся на вокзал и всю обратную дорогу крепко спал.
Николай вышел из вагона. Накрапывал дождь. «Кто-то сказал — единственно правильные решения принимаются в дождь и несильный, когда шум от падающих капель не отвлекает».
Николай взял такси и поехал в Староконюшенный.
Дверь открыла Ирина. Она была в знакомом кимоно.
— Щи крестьянские серые в печке сварить сумеешь? — Николай обеими ладонями обхватил ее голову.
— Мама моя рассказывала, как…
— Ладно, потом расскажешь… Выходи за меня!
— Прямо сейчас, здесь, на лестнице? Может, войдешь, на колени встанешь, попросишь руки и сердца, а я — откажу!
— Попробуй отказать!
— А отношения будут демократические, партнерские?
— Никакой демократии! Спать только со мной. Полный домострой! Жить будем в деревне. Меня ублажать будешь без отлынивания, а в перерывах петь романсы и песни из репертуара Сергея Яковлевича и Клавдии Ивановны!
— А подумать можно?
— Думать буду я. У тебя никаких прав, одни обязанности. Разрешаю обсудить один пункт брачного контракта: «Ночевка на сеновале с обязательной музыкально-сексуальной программой еженедельно или раз в две недели». Остальное все согласовано со стариком!
— Какой еще старик?
— Ох, как трудно с вами, артистами. Старик подрабатывает в ЗАГСе Гименеем. Консультирует особо уважаемых персон. Вопросы потом. Теперь по делу. — Николай встал. — Сестра дома?
— Экзамены принимает.
— Ну, мне экзамен уже принимать не надо. Я лучше анекдот расскажу: «Встречаются два холостяка — Веселый и Хмурый. Веселый спрашивает у Хмурого: “Ты чего такой невеселый?” Тот потупился: “Да, понимаешь, приведу барышню домой, говорю, давай, мол. А она ни в какую”. Веселый говорит: “Ну кто ж так сразу?! Надо по-культурному. Про книгу или писателя спросить”. На следующий день Хмурый приводит барышню: “Пушкина читала?” Та отвечает: “Нет”. — “Ну ложись, потом прочтешь!”»
— Так я еще контракт не видела!
— Потом посмотришь! А сейчас сообщаю: свадебное путешествие — в Словению. С утра семейное чтение Вильяма нашего Шекспира.
— Если «Ромео и Джульетта», то не подходит, обоим поздновато.
— Нет! «Укрощение строптивой», в жестком варианте.